— Ты сдохнешь, если не станешь сильнее, выродок! Одного меча мало, чтобы выживать, ты должен освоить магию, бездарь! Я нанимаю лучших учителей, и все, что получаю взамен это «у вашего воспитанника нет дара». Ты просто жалкий лентяй. Слышишь меня? У меня есть дар, у твоего дела он был, у твоего отца он есть. Твоя жалкая мать была из племени варваров, но и у нее он был! Ты просто на зло мне притворяешься, мелкий гаденыш! Ну ничего, посидишь у меня недельку на хлебе и воде, в миг научишься магии!
Заткнись, старая карга. Пошла вон из моей головы.
Бабушка всегда приходила к нему, когда он был в отключке.
Это было уже чем-то вроде защитного механизма организма – так он выталкивал Хуну с порога небытия и возвращал в реальность, потому что приказной тон этой старой перичницы мог даже воскресить его деда, не то что привести в чувства.
— Тогда вставай и разберись, что к чему, неуч!
— Но я не хочу.
— Все плевать, чего ты хочешь! — завопил голос, — поднимайся или он умрет!
— Кто — он?
— Конечно, строй из себя дурачка! Месяц без ужина, сопляк!
— О ком ты говоришь?
— Вставай, идиот!
— Зачем? Зачем теперь…
— ВСТАВАЙ! ОН ДОЛЖЕН ЖИТЬ!
— Он…
— Ий! — Хуна подрывается на холодном дне клетки — Ий!
Он оглядывается. Но вокруг лишь тьма. Она повсюду — вокруг него, снизу… И лишь сверху доносится слабый луч света.
Все тело ныло, Хуну сильно тошнило, а голов кружилась так, будто он только что сошел со смертельной карусели.
Но самым страшным было то, что Ий не отзывался.
Где ты? Где…
Прильнув к самым прутьям, Хуна внимательно осмотрелся.
Теперь он мог разглядеть другие клетки и, судя по отвратительному запаху, они не пустовали. Но и их квартиранты не были бы особо против, если бы к ним заглянули гости на чай с мертвечинкой.
Он не там. Не там. Ты же жив. Соберись!
Больше осмотр не дает ничего. Хуна заметался по клетке, пытаясь найти прутья, которые можно бы было вырвать или хотя бы погнуть, но, кажется, ему досталась самая прочная клетка.
Громко выругавшись, Хуна начал раскачивать клетку, надеясь хотя бы таким образом начать двигаться хоть в каком-нибудь направлении.
Лишь бы веревка не порва…
Додумать он не успевает, так как веревка, на которой болталась клетка, с громким шелчком рвется, а клетка, оставшаяся без «крыши» начинает падать.
Хуна не помнит, как сделал это, но уже через пару мгновений, он висит на каком-то коконе, крепко вонзив пальцы в вязкое нечто внутри него.
Долго я так не продержусь… — думает он, чувствуя, как кокон рвется по пальцами.
Когда дырка становится достаточно большой, а Хуна все еще не может решить, куда прыгать — на соседний кокон или попытаться допрыгнуть до следующей клетки, с мерзким хлюпаньем что-то вываливается из кокона и падает прямо ему на лицо. Что жутко вонючее и ужасно неприятное на ощупь.
Что-то подозрительно напоминающее мертвечину.
Хорошо, что Хуна не из слабонервных.
Помотав головой, он сбросил с себя кусок чужой плоти, ощутив при этом отвратительный привкус на губах.
Что ж, это поспособствовало его решению.
К клетке надежнее…Надо только избавиться от этой штуки, слишком тяжелая…
Недолго думая. Он отпускает одну руку и пытается отстегнуть протез — чтобы ползти вверх ноги ему не нужны, а металлический протез добавлял в его весу лишних кило пять.
Всего нужно было отстегнуть четыре крепления. Хуна справился с двумя, как вдруг услышал знакомый голос.
До этого будто застывшее сердце вновь учащенно забилось.

Громкий уверенный окрик Хуны выдернул Ийя из сладкого забвения, в которое ранее ночью провалился далир. Недовольно замычав и сильнее зажмурившись, сатир попытался перевернуться на другой бок и возобновить просмотр прерванного сновидения, ворчливо буркнув за спину:
— Отвали, и дай поспать, — из-за пересохшего горла вышло тихо и хрипло, а вместо мягкой простыни одна ступня провалились куда-то вниз, словно далир лежал на крупно-ячеистой сетке. Сетке? Настороженно вслушиваясь в удаляющееся эхо, подхватившее его "посыл", и, уносящее его все дальше по расщелине вместе с ветром, Ий не на шутку перепугался. Еще не до конца очнувшись, ошалевший мальчишка начал активно трепыхаться, раскачивая ловушку, и пытаться найти выход из западни. Но открыть клетку оказалось не так-то просто, учитывая отсутствие хоть капли света.
— Хуна?! — На этот раз получилось громче и уверенней. Руки в это время судорожно ощупывали толстые переплетающееся стебли, пытаясь найти снаружи замок или хотя бы стык, но конструкция была цельной.
Проснувшаяся память услужливо напомнила про ночную прогулку, странную тропинку, которая вынырнула из леса прямо перед ними, мрачную поляну с жухлой травой, куда вышли путники, неожиданно бросившихся со всех сторон теней... А дальше темнота.
— Что произошло? Кто это были? Ты что-нибудь видишь? Какого ёптыжа здесь так темно? Не могу даже разглядеть собственные руки. Хуна?
Хрустящий звук перетирающейся веревки откуда-то сверху заставил Ийя угомониться. Полулежа в нелепой позе, раскинув копыта и руки для большего равновесия, парень тихонечко раскачивался, не переставая вертеть головой в надежде различить что-нибудь вокруг. Но темнота окружающая его и не думала расступаться. Он даже закрыл глаза, чтобы еще раз убедиться, что не появится никакой разницы.
— Ты веришь в сказки? — Ужасающая догадка тревожила сатира и он жаждал поделиться ей с напарником. — В детстве всем малышам родители рассказывают историю про Теней живущих в самом черном и непроглядном месте Леса. Историю про тварей, ужасней которых ты не сыщешь во всем Ауденвиле: безжалостные, безэмоциональные существа, созданные вселенной с одной целью — убивать и насыщать себя. В сказке они поджидали непослушных детей, убегающих глубоко в лес и утаскивали их во мрак, что притаился посередь серой поляны, где не растет ни трава, ни деревья, не летают птицы и не ходят звери. — Судорожно сглотнув, сатир продолжил, крепче сжимая пальцами плетенные веревки. — Похищенных детей, оставляли они в плетеных клетках, [b]— сомневаться в нынешнем местоположение охотнику не приходилось, —[b]пока те не умирали от жажды. А стены их адского убежища покрыты камнем, что превращает любого чародея в немощного далира, беспомощного перед ними... — Маленькая пауза, после которой сатир осторожно и вкрадчиво добавил, подавляя предательскую дрожь в голосе. — Я не чувствую свою магию, Хуна...

— Просто молчи, хиляк! — отрезает Хуна, тяжело дыша, — или нет, не молчи. Но не смей нести свой обычный бред!
На голос ориентироваться было проще, но Хуна все еще смутно представлял, куда именно поднимается.
Две клетки было позади, но кто знает, сколько еще оставалось?
— Разумеется ты не чувствуешь своей магии, ты же небось напуган до усрачки. Что, уже подпортил новые штанишки, а? Ты не молчи только, а то так и останешься в них до самой смерти.
Хуна снова раскачивает клетку и цепляется за соседнюю.
— А сказки эти…Всего лишь сказки.
Почему он ничего не видит? Не мог же он…
— Ий, ты правда не видишь? Абсолютно ничего? Если так, то не смей там реветь! Или реви. Только громко, тут правда темно до задницы моей бабушки, так что я иду лишь на твой голос.
Третья клетка была позади.
— Но я иду за тобой, слышишь, хиляк?
Конечно, он слышит. Пусть только попробует не услышать.
Хуна нечасто произносил столько слов за раз, но когда он это делал – это точно было что-то очень важное. И Ий знал это.
Фигура в соседней клетке резко подалась к прутьям и протянула к Хуне свои костлявые руки.
— Поооомоги мнеее, — зашептал чужой голос, но Хуна просто перепрыгнул дальше.
Он — не герой и не защитник мира. Он просто должен найти Ийя.
А остальные пусть горят.
— Ий, чтоб лес твоей матери сгорел дотла! — рявкнул Хуна, когда парень в очередной раз замолчал, очевидно, тоже услышав голос незнакомца.
Четвертая клетка. Пятая.
Да как же далеко они тебя запихнули…
Хуна старался не думать о Тенях. Он тоже слышал эти сказки когда-то, но предпочитал думать о низ лишь как о сказках.
Иначе было слишком страшно.
Слишком реально и слишком…смертельно.
— Хвала Смотрящему, — Те Каха наконец нашел нужную клетку, — отойди, — привычным командным тоном велел он и резко дернул за один из прутов.
Да, как он и думал — другие клетки были не так надежны, прут легко поддался.
— Давай, иди сюда. Возьми меня за руку, — по-прежнему держась на одной лишь руке и упираясь в дно клетки здоровой ногой, Хуна протянул вторую руку к пареньку через проделанную дыру. — Вот нам и пригодилось, что ты такой тощий и мелкий, — усмехнулся он, — держись покрепче, я не собираюсь прыгать за тобой вниз, понял меня?
Мальчик согласно кивнул. Хуна помог ему перебраться к себе на спину и, убедившись, что тот держится достаточно крепко, полез дальше.
К свету.
К свободе.
Не на того напали, жалкие Тени или как вас там.

Крепко обнимая шею скрытого за черным пологом охотника и обвив его талию ногами, мальчишка мучался угрызениями совести. Выбравшись из плена, он утаил от напарника судорогу, внезапно резким спазмом пронзившую его ногу от стопы вдоль голени, пока Хуна ломал плетенную стену ловушки. Чувствуя, что мышца вот-вот просто лопнет от напряжения, парень украдкой применил единственный известный ему метод: ощутимо ущипнул себя сквозь густую шерсть в нескольких местах, что моментально помогло, немного притупив вспышку боли. А стоило кратковременному приступу совсем пройти, сатир и вовсе решил не поднимать тему, зная, что это могло еще сильнее взволновать напарника, находящегося и так в крайне взвинченном состояние.
Порыв ветра донес до героев слабый надорванный голос — эхо медленно и мучительно умирающего далира. Страшно было слышать этот хнычущий звук, остающийся далеко под ними, умоляющий забрать с собой к тонкой полоске света, что причиняла полутрупу день за днем больше боли, чем муки агонии заживо гниющего тела. Слишком ярко Ий осознавал, что его ожидало, если бы не могучий варвар в очередной раз вытащивший его зад из смертельной передряги.
Желая разогнать мрачные мысли, что густым облаком окружали обоих охотников, мальчишка начал в слух рассуждать о том, что будет делать, останься он слепым навсегда:
— А ты купишь для меня отдельного носорога-поводыря? Я дам ему дурацкую кличку и научу подавать копыто, — в свойственной ему беззаботной манере тихо щебетал на ухо агармиста Ий. Не хотелось отвлекать мужчину, изо всех сил упорно карабкающегося по ветхим трухлявым веревкам, но молчать было невмоготу, и поэтому парень нес первую пришедшую на ум чушь:
— Здесь красиво? — И недовольно поморщив нос, добавляет, — По запаху не очень. Как думаешь, кем они были? Только представь, каждого из них где-то ждет семья. Мы должны доложить об этом месте в столицу! Глава гильдии сможет найти способ уничтожить эту скверну раз и навсегда! — Уткнувшись носом в загривок мужчины, мальчишка крепче прижался к широкой и надежной спине. Своим тощим телом он чувствовал, как переливаются под грубой тканью формы мускулы варвара, как сильно он напряжен, как ему тяжело. Но Ий ни капельки не сомневался — Хуна уверен, что они выберутся, а значит, так и будет.
Ий не сомневался, а вот его отравленный организм не был с этим согласен.
Полустон-полувсхлип сорвался с губ сатира, когда сильная судорога волной прошла по его рукам и достигнув плеч, стрельнула по спине к ногам. Секундной потери контроля над собственным телом хватило, чтобы пальцы непроизвольно разжались и парень начал медленно сползать, не имея возможности ухватиться за проскальзывающую между пальцев одежду.
— Нет! — в последний момент запястья сомкнулись и мальчишка, забавно хватающий ртом воздух, повис над бездной, намертво вцепившись в протезированную ногу варвара.
— Подними меня, Хуна! Пожалуйста, Хуна, просто подними. Я ведь не провишу так долго. О БогибогиБОЖЕЧКИ!
А если судорога вернется еще раз?
Эта мысль привела сатира в полнейший ужас, но поделиться ей он не успел, потому что раздался щелчок и тут же следом еще один.

Левая рука, правая.
Вверх, вбок, снова вверх. Повторить, не сбиться.
Осторожно искать точки опоры.
Сохранять спокойствие, потому что на загривке едет он. Он верит в Хуну. Верит, что он вытащит. Верит, что он бесстрашный и самый сильный, как бы безнадежно сопливо это не звучало.
И самое главное — он верит в Хуну. В его идеи, его цели. Ий посвятил себя Хуне всего без остатка. Он готов отдать за него жизнь, он готов пойти за ним до конца.
Он — его верный напарник. Он — его ближайший друг. Он — его сердце и душа.
И он должен спасти его. Плевать на себя, на мозоли и занозы, на ноющую боль и звон в ушах.
Левая рука. Правая рука.
Ощутить лопатками тепло его тела и биение испуганного сердца. Повторить.
— Если мы выберемся — напьемся. Я знаю, что клялся не пить, но мы напьемся. А потом купим носорога. Плевать, что уйдут все наши деньги и придется батрачить на дорогах. Правда ведь?
Где-то сбоку снова слышится чей-то крик и, Хуна может поклясться, он видит Тень. Видит — она наблюдает за ними. Не так, как охотник наблюдает за жертвой. Так, как смотрят на муравьев под увеличительным стеклом на солнце. Так, как будто точно знает, что их ждет.
— Ий, тебе не нужен будет поводырь. Ты поправишься. Или я сам тебя пришью, понял меня? Ты будешь здоров. В нашем тандеме должен быть хоть один здоровый участник.
На сердце вдруг потеплело. Кажется, он впервые назвал их Ими. Их тандем. Их партнерство.
Почти идеальный союз.
— Ий, я...
Что-то меняется. Тепла больше нет, а сердце ухает вниз с такой скоростью, что он даже ничего не успевает понять. Как и всегда. Он соображает слишком медленно и это наконец сыграло с ним злую шутку. Последнюю шутку.
— Держись, — рявкает он и, повиснув на одной руке, второй тянется за парнем.
Щелчок.
Доля секунды и, кажется, он стареет за них лет на сто. Он знает этот звук, знает слишком хорошо.
А потом еще щелчок.
И весь его мир стремительно падает в бездну вслед за маленькой, хрупкой белобрысой фигуркой.

— Хиляк! — орет Хуна на новичка, что все время крутится под ногами, откровенно мешаясь охотнику, — я же велел тебе спрятаться, бестолочь!
— Ну нет, — упрямо качает головой тот, — это наше задание!
— Ты меч только вторую неделю в руках держишь! — тогда Хуна еще не знал о бойцовских ямах. — Я не собираюсь все запороть из-за бесполезной выскочки вроде тебя! Слишком многое поставлено на карту.
Ий обижено поджимает губы, но уже через секунду вновь мотает головой.
Упрямый идиот.
— Или вместе или никак, понял?
И бросается вперед, беспорядочно маша новеньким мечом.

Да, именно так. Всегда было и будет:
— Или вместе или никак, — произносит Хуна, и это самые правильные и точные слова в его жизни.
Так что Хуна просто разжимает руку.

Ий так и не понял до конца, что произошло. Цепляясь за гладкую кожу сапога, он услышал щелчок, а в следующую секунду он в обнимку с протезом начал погружаться в темноту.
Пустота за спиной притягивала все быстрее, но насладиться ощущением полета не удавалось.
Одеревеневшее тело до боли прижимало искусственный кусок ноги, цепляясь за него, как за последнюю соломинку. Ий бы закричал, но грудь сдавило и удушающая паника, поднимаясь откуда-то снизу, заволокла его рассудок. Ий был в ужасе. То, что должно было произойти дальше пугало его, пугало больше слепоты, больше тех тварей, что затаившись ждали развязки — Ий не был готов умереть. Только не так бесславно, сорвавшись в последний момент, когда спасение было в десятке метров.
Простипростипрости.
Несколько мгновений растянулись в бесконечность — бесконечность, которую разорвали объятия крепких горячих рук.
Этот дебил прыгнул за мной?
Забыв о слепоте, сатир распахнул глаза, беспомощно посмотрел наверх... или это низ? Наверное, для них уже не важно.
— Зачем, идиот? — Говорил же, не прыгнешь, — тихая горькая усмешка. Выпуская кусок метала, ставший теперь ненужным мусором, маленький охотник вжался в широкую грудь варвара, желая стать еще ближе.
Зажмурившись сильно-сильно, он глубоко вдыхал родной запах, — успокаиваясь. Рядом с Хуной, он не мог позволить себе быть слабым. Даже если это последние секунды. Тем более если это их последние секунды — нужно быть достойным своего крутого-потенциального-парня.
— Люблю тебя,.. болван.

Удар.

Очнулся сатир только на следующую луну. Или чуть раньше: было трудно точно определить, находясь в кромешной темноте и не имея никаких ориентиров, кроме собственных внутренних часов.
Это пробуждение вычеркнуло из сознания сатира все ужасы прошедшего дня, ведром холодной воды вывалив на него один простой факт — он все еще был жив. По прежнему незрячий, но живой, он лежал на остывшем теле своего крутого-потенциального-парня, обнимая неподвижные бока и пальцами ощущая под ними вязкую лужу свернувшейся крови. Его мертвый-крутой-потенциальный-парень до последнего вздоха следовал данному обещанию, защищая мелкого напарника.
С диким воем, сатир взвился в воздух и начал бешено колотить варвара в грудь, отказываясь принимать происходящее взаправду. Но быстро выдохшись обессилено рухнул обратно, беззвучно рыдая и комкая пальцами чужую рубашку. Преисполненный ненависти к себе за беспомощность, за бесполезность, за глупую идею навестить его родню в Волшебном Лесу, Ий провалился в беспокойный, мрачный сон.

Прошло много времени прежде чем Ий снова пришел в себя. Замерзшее тело плохо слушалось, но мальчугану все же удалось скатиться вниз. Площадка на которую упали охотники была пологой и очень неровной. То и дело царапаясь и спотыкаясь об острые выступы, сатир на четвереньках обполз место падения. Он хотел понять достигли они дна расщелины или это был лишь выступ на скале, но боялся уйти далеко. Ий опасался, что тени могут вернуться и забрать Хуну наверх, оставив его здесь совершенного одного. О том, что забрать они могут обоих охотников, сатир почему-то не думал.
Ориентируясь на сладостный тошнотворный запах мертвечины, начинающий исходить от Хуны, сатир аккуратно вернулся обратно и улегшись под бок моментально отрубился, успев лишь пожелать не просыпаться. Но Боги его просьбы не услышали.

Еще несколько лун слабеющий от голода и жажды охотник совершал небольшие прогулки, разминая затекшие мышцы. Сломленный бесконечной пыткой тишиной, он начал подвывать ветру, лишь бы услышать хоть чей-то голос. Время замерло.

Пять лун сложилось в круг. Но для Абелайонни прошли кольца. Он почти смирился со своей участью и мог лишь апатично лежать, ощущая на себе голодные, жадные взгляды существ, кроющихся в черноте, и сжимая ладошкой окоченевшую ладонь Хуны. Ночь за ночью, день за днем — он был один, но в тоже время все еще вместе с ним.
Несколько раз ему мерещилось, что тени подкрадываются к ним: он чувствовал их мягкую поступь, холодное дыхание, мучительное желание забрать первое готовое блюдо, от которого не просто пахло, а нестерпимо несло мертвечиной. И тогда маленький охотник отгонял их — словами, единственным, на что еще хватало сил:
— Пошли прочь.
— Он мой.
— Только мой.
— Всегда был и таким останется.
— Вам его не видать, твари!
Успокаиваясь, Ий продолжал терпеливо ждать, когда смерть придет и за ним, и его душа перестанет биться в агонии, отправившись вслед за любимым. В те недолгие моменты, когда сознание возвращалось к нему, он трепетно перебирал в голове все лучшее, что было в его никчемной жизни. И каждый раз проваливаясь в забвение, он наивно надеялся на чудо.

Наивность прошла еще через три луны. Ий решил сдаться: вскрыть себе вену, свернуть шею, разбить голову о скалу, ч-т-о-у-г-о-д-н-о. И тогда, в одном из бесчисленных бредовых полуснов-полукошмаров, к нему пришло спасение, в образе знакомой из далекого прошлого. Склонившись над умирающим, Митресс прижалась алыми губами к его уху и злой шепот, как раньше, заставил задрожать в страхе перед последующим наказанием:
— Вспомни. Вспомни, чему я учила тебя, парень. Вы-жи-вай.
В этот момент, что-то очень важное сломалось внутри сатира. Лопнула последняя ниточка удерживающая его — его, как личность, — от краха. Падение его было быстрым и незаметным внешне, просто в одночасье далир, безвольно валяющийся несколько лун переродился и восстал. Новый сальный блеск появился в глазах, а раскусаные до кровавых корок и трещин губы исказил звериный оскал.
Раз уж ему никогда не суждено увидеть блики солнца, играющие в волосах неповторимого цвета звезд, раз уж варвар все равно навсегда растворился для него в темноте, зачем беречь пустую оболочку, которая не имела ничего общего с его мега-крутым парнем?
Слепо нашарив край рубашки, мальчишке со второго раза удалось разорвать ткань на животе своего бывшего напарника. Яростно бросившись на оголенную каменную плоть, он впился в нее обломками ногтей, раздирая, вгрызаясь зубами, и терзая разлагающееся тело. Добравшись до органов он смачно начал набивать себе их за обе щеки: часто дыша и пихая быстрее, чем успевал проглатывать, от чего темная пережеванная каша сползала по подбородку обратно в распотрошенное нутро. Больше. Больше. Не обращая внимания на смрад. Больше. Стоп. Отвыкший желудок болезненно скрутило, вызывая острое чувство тошноты.
Долгожданная еда, ползущая по пищеводу в обратном направление вызвала негодование и бешенство у неистовствующего мальчишки. Корчась на каменном полу, он задыхаясь затыкал себе ладонями рот, извергая и тут же упрямо сглатывая рвоту, страстно желая удержать содержимое желудка в себе. И тогда желчь смешанная с гнилой плотью полилась через его нос.

Униженный, потерявший всякое достоинство далир беспомощно валялся распластавшись в позе звезды на сырой скале. Ему удалось сохранить какую-то часть пищи в желудке, но чувство сытости никак не могло помочь ему с холодом и адской жаждой. Чавкая и подскальзываясь на собственной рвоте мальчишка поднялся на колени. Наклонив голову на бок, он медленно и тщательно исследовал руками зияющую дыру в теле варвара. Примериваясь.
Выбросив склизкие протухшие остатки кишечника, парнишка тяжело крехтя залез внутрь, поджимая мохнатые ноги и сворачиваясь компактным комочком. От отца он когда услышал, историю об охотниках, которые ночевали в выпотрошенных шкурах убитых ими зверей, чтобы не замерзнуть, и видимо забытая история из детства именно сейчас всплыла в больном воспаленном сознание.
— Мой мега-парень внутри меня, а я внутри него, — хрипло лающе смеясь, Ий нежно поглаживал подушечками пальцев скользкую плоть перед его лицом. — Мой мега-парень всегда меня кормит и греет. Аха-ха-х, люблю его за это. Мы накопим еще десять золотых и поедем кататься по степным равнинам на золотом носороге. Как и мечтали. Правда-правда.
Бормоча последние слова мальчишка заснул, привычно положив ладошку под щеку.

Очухался Ий вновь заключенным в тесную подвесную клетку. Возможно прошло чуть больше часа, а может он проспал целую луну, теперь уже определить было невозможно.
Справа от него, совсем близко, звали на помощь новые жертвы, которых успели натаскать за эти дни тени, но это нисколечко не тревожило сатира. Сидя вплотную к решетке, он опирался на нее всем корпусом и, просунув ноги наружу, бездумно смотрел вперед, провалившись в никуда.